Свидетельство в лавре

Архиепископ Иоанн: "Евфросиньюшка — совершенная святость. Сплошной трепет, вибрация святости. Только вера, молитва, поклоны, Дух Святой, проповедь, святость, Божия Матерь... и ни одного земного слова ни о чем. Просто не понимала, как можно о чем-то земном говорить. Неземное существо — сошедшая из Царствия. Быть с ней — быть с посланницей Царствия: только благодать и разговоры о ближних, которым желает благодати.

Образ Царствия и подавала монахам. И если принимали и любили, буквально пеленались в ее молитву. Подавала трепет благословенных душ. Душа-сокровищница, в которой сложены благословения Божии. Кто черпал из нее, становился подобным ей и на него переходили ее печати. Ничего подобного в монастыре не было. Евфросиньюшкино око, ее видение и образ, в котором ходят монахи, — день и ночь.

К Евфросиньюшке был близок молодой дьякон Николай. С какой любовью говорила с чадом! Одним взглядом посылала Духа Святого, подавала жизнь, всего человека овевала. Несказанно щедро делилась всем, что знала. Желала передать благодать Святого Духа, поклоны. И главное, подавала образ: каким ты должен стать. Приходил к ней, и тотчас воплощала в образе святого подвижника, давая укрепление, импульс на поклоны, святые источники, ревность... И подвижник, под действием подаваемого ею богоматеринского импульса, преображался. Мистически пеленала, и кто облачался в ее пелены, обретал святость, хотя шел своим путем.

Приходила в лавру к дьякону Николаю, где работал на кухне. Молодой инок лет двадцати пяти, очень Божий. С какой нежностью к нему обращалась! “Ну как ты, Коленька?..” Как мать родная, с теплотой сердечной. Николай умиленно отвечал ей. Очень страдала, что чадо жил в келье с тяжелым монахом, искушавшим на объедение, грубости, препятствовавшим его духовности, не дававшим творить поклоны.

Как Евфросиньюшка сетовала на то, что монахи потеряли образ монашеского служения! Никто не творит поклоны, какой же может быть монах без поклонов? Никто не постится — какой монах без поста? Потеряли ревность монашескую о святости. Как скорбела она, истинная мать, игуменья тайной обители! Была сокрыта, и лишь некоторым открывалась ее сердечная нежность, теплота, и они ходили с ней.



Обратившись в веру в конце семидесятых годов, я полтора года скитался по России: искал дом, искал духовного отца, кто бы меня полюбил, понял, услышал. Со многими священниками вступал в диалог, но близости не возникало: меня не понимали, и я не мог ни к кому особенно привязаться. И вот в Почаеве, когда залез в кельюшку к Евфросинье, впервые упокоился: наконец-то нашел то, что искал. Моим первым православным домом стала пятикратно увеличенная собачья конура — маленький шалаш, который Евфросиньюшка снимала у старухи, в десяти метрах от крепостной стены Почаевского монастыря. Фрукты в саду росли в пять раз увеличенные: яблоки величиной чуть не с тыкву и помидоры полукилограммовые — силой ее молитвы.

По прошествии лет думал о ней: “Что ж ты, бедная моя старушечка, жила в собачьей конуре?” И понял: как вестница Царствия, Евфросинья питалась одной благодатью и ценила только благодать Духа. Внешние обстоятельства для нее ничего не значили. Хотя и во дворце находится, но если нет благодати, бежит куда-нибудь на кладбище, находит тлеющий окурок, от него зажигает огарок свечи и читает псалтырь, даже при минус двадцати. Благодать Духа с ней — спит на тридцатиградусном морозе, и ничего.

Несколько раз я спрашивал: “Матушка, что ж вы живете в этой конуре? Тяжело тут, никаких условий нет”. “Не могу в другом месте, Богородица не позволяет. Мне предлагали царские хоромы, и трех-, и четырехкомнатный дом... Только поселюсь, мне плохо: Божия Матерь не благословит, благодати нет. Вспоминаю Вифлеемскую пещеру, в которой Царица Небесная родила Господа. И мне в такую. Вот себе пещерку нашла...”

Живописнейший спуск от монастырской стены метров двести. Справа дом какой-то бабки и огород. В огороде — шалаш, типа погреба. В нем жила Евфросиньюшка. Туда можно было заползти и лечь, согнувшись в три погибели. Внутри два углубления, где спала она и Наташа. По ночам бегали то ли крысы, то ли кошки — не понятно. “Матушка, кто это?” “Бесы”. Но ничего не могли сделать, молитва всех отгоняла.

Глаза — чистый свет. Зачем я приезжал? Встретиться с ее глазами. Теплый ласковый взор ее чистых глаз — какая-то сияющая нечеловеческая любовь и изумительная доброта, лучащаяся от Самой Божией Матери. Глаза светло-серо-голубые, очень добрые, совершенно неземные: простые, чистые, светлые, лучащиеся благодатью, молитвой.

От нее исходил благодатнейший трепет: была как бы мощевитая. Телесный состав уже совершенно неземной — из мощей и воска... Непрестанный пост, молитва, состояние восхищения ума возгревало ток великой благодати, окормлявшей тысячи душ. Я купался в лучах благодати, когда приезжал к ней.



Божия Матерь говорила с ней... По моем втором приезде в Почаев: “Божия Матерь сказала, ты будешь священником, важным писателем”. Я ничего тогда не делал, было странно слышать. “Когда станешь священником, хоть ты меня причащай. Они (священники) когда видят, как я подхожу, приготовленную ложку сразу обратно и в пять раз меньше мне причастие, совсем крошку. Я потом плачу. Жду, когда же у нас свой священник будет”. И мечтал: буду священник, уж буду матушку причащать, буду давать ей целую Чашу. Так и вышло, когда рукоположились: стали служить в домах, призвали ее в Москву.

Евфросиньюшка очень окормилась, когда увидела фелонь. Схимитрополит Феодосий (глава геннадьевской ветви Истинно Православной Церкви — св-к Илья) подарил роскошную новую зеленую фелонь, несколько антиминсов, епитрахили. Фелонь расшита китайскими узорами, из изумительного шелка, с золотыми розами.

Купались мы на Святой горке. Купание с ее присутствием — несказанное чудо, подобное купанию в Белой купели! Несколько раз я получал исцеление. Люди блаженствовали. Матушка обладала особым даром целительства на источниках. Освящала источники особым образом. Туда слетались сонмы ангелов. Ей был открыт невидимый мир и наблюдала за всем, что происходило. Говорила, что источник должен быть очищен от посторонних духов, должна присутствовать благодать. Ревностно смотрела, чтобы не было посторонних людей при купании, произносила молитвы.

Отношение к источникам (как к элементу странничества) совершенно особое. Евфросинья передала такую ревность, что мы с другом едва ли не каждый день ездили на какой-нибудь источник: омывались, купались... На святых источниках — особая благодать, присутствие Божией Матери. Над источником ставили маленький иконостас, и никто его не обворовывал. Лежали деньги, горели лампадки.

Источники — купина на водах, храмы будущего, где происходит полное омовение. Странствование по ним доставляло нескончаемую радость.

Путь святости (по м.Евфросинье)

Полное посвящение Богу — вхождение в купину (основа ее учения). Вхождение в особый мир ревностного стяжания Духа Святого и жизни в Боге.
Традиционная православная церковность и литургическая ревность: ежедневное посещение литургии и особое предстояние на ней: огненное, ревностное, живое. Когда вспоминает свои грехи, когда творит поклоны... И трепетное отношение к святыням храма, как бы мистическое собеседование с иконами.
Следованную псалтырь предлагала регулярно читать монашествующим с упоминанием на каждой кафизме живых и усопших, что приводило к прощению грехов личных или родственнических.
Поклонами владела несказанно. Великая мастерица, клала их по несколько сот, иногда по несколько тысяч за ночь, уже будучи семидесятилетней. Кто делал с ней поклоны, начинал летать.
Святые источники.
Благовестие (проповедь), странничество.
Образ монашеского общежития. Поселяла несколько своих учеников вместе, и при условии трезвения и соблюдения правил общежития достигали очень больших результатов.



Все, что любила, сама показывала. Приглашала с собой в храм, учила трепетному стоянию на литургии. Во время определенного песнопения нужно было вспоминать свои грехи, богомыслить о тайнах Троицы, творить поклоны. Несказанное мистическое переживание литургии, храма, причастия...

Литургический порядок был открыт ей свыше. Поклоны, которые клала на литургии (во время богослужения могла класть до шестисот поклонов), делали службу очень живой. Человек не стоял “просто как свечка”, был постоянно включен в живой порядок. Создавалось впечатление, что старица больше участвует в литургии, чем служащие священники, — так сопереживала происходящему, что сердце вибрировало в такт молитве. Литургия с ней исчерпывающе окормляла: полтора часа проводил как в раю.

Литургия начиналась в четыре утра в подземном храме Иова Почаевского. Зажигались свечи. Из народа никого нет, лишь странники. И благодать тишайшая, покой благословеннейший. Начинается молитва православная, и хор монахов... А потом просфорки вкушаешь, с матушкой в келью идешь, беседуешь по дороге. Почаевская лавра несказанной красоты. Спускаешься по живописнейшему ходу.

Учила творить псалтырь. Любила, когда вместе творим псалтырь, поклоны. Обязательно клала с каждым из учеников поклоны. Ездила на источники, брала всех учеников. Затем отпускала и давала правило-наставление, кому сколько поклонов творить: кому пятьсот, кому — тысячу...

Внимательно разбиралась в семейной ситуации каждого человека и способствовала тому, чтобы прервать ветхие связи. Ей было открыто, у кого какие печати, и участливо разбиралась, вникала.

Как улыбалась — нежность нескончаемая, душа перетекающе-сочетающаяся, полная трепета! Взор ласковый постоянно предо мной. Лицо — чистейший свет. Совсем простая. Иногда по-учительски указывала пальчиком: “Я ж тебе говорила, Наташа, я ж тебе говорила: не ходи, не делай! Ты меня не слушалась. Ну вот, видишь. Вот результат. Я же тебя предупреждала, что он бесноватый...”

Ей был открыт духовный мир. И происходили вещи недоступные и непонятные. “Священник включил замок в алтаре”. Ее отчасти юродивому сознанию было открыто, что знак святости — крест, а дьявол действует через какие-то замки, как бы замыкая энергетическое поле в духовном пространстве. “Замки” ставили люди с негативными печатями, проводники дьявола. Против “замков” творила очень сильную молитву.

Особенно любила рассказывать, какое действие имела ее молитва. Едет в купе она и трое мужчин. Один начал кряхтеть от ее молитвы, с места сошел, другой начал чихать, третьему стало плохо... “Что ж мне так плохо?” “Бесы стали выходить из вас от молитвы”. “Могли бы вы ее не творить?” “Не могу, я умру: меня ваши бесы задушат”.

Жила в мистическом юродивом мире, отчасти служившем искушением. Видеть мир ее глазами, как она приглашала, было нельзя. Но если, оставаясь церковно верным сыном, брать от нее с умом то, чего не хватало внешней институциональной церкви, можно было обрести сокровищницу даров истинно православной церкви.

Евфросиньюшка — Соловецкая сокровищница. Божия Матерь сложила в ней золотые россыпи даров. Я прильнул к ее сердцу и столько почерпнул!.. И вам стремлюсь отдать без остатка.



Была странницей. Странствующие по вокзалам цыгане всегда ее слушали. Обратила многих цыган, оставляла им крестики, показывала молитву. Часто брали ее в милицию, издевались.

Ей давалась несравнимая благодать на поклонах. Ставились печати, и буквально на пятидесятом поклоне как бы открывалось Царствие. И тотчас сходило облако благодати, давалось вдохновение и казалось, ты уже летаешь и не сможешь остановиться, будешь творить их нескончаемо долго. Как же можно жить без поклонов? Поклоны — хождение в свете: воспринимались естественно, как бег для лошади.

Многие пытались творить поклоны, но без евфросиньюшкиных печатей, без ее маленькой купины ничего не получалось.

Была олицетворением лучшего в православном старчестве: доброта, теплота, ревность, необыкновенное покаяние, не просыхающие на глазах слезы... Спит, и во сне перебирает четки, читает молитву губами. Спит всего несколько часов сидя, редко-редко можно было увидеть ее лежащей. Спит только на полу. Пол всегда устлан ватными одеялами, и на них такая благодать, что только лбом касаешься пола, кажется, Царствия Божия касаешься. Особо благодатный алтарь, где каждая иконка особо памятна ей. Любила подходить к алтарю и рассказывать: это от такого-то монаха... Много странничала и много общалась со старцами.

Какой скорбью давалась ей каждая келья, в которой жила! Вела лютую брань, чтобы обжить ее. Постоянно избивали демоны, гнали монахи: “замолившаяся... слишком много требует...” Обвиняли в прелести, между тем, матушка была великая трезвенница.

Евфросиньюшка много постилась. Несколько раз по сорок дней ничего не ела. Любимая молитва — Киприанова. Как только сильная вражия атака, тотчас творили ее по нескольку раз в день, и просила всех чад участвовать в Киприановой молитве.

Трапеза с ней была царская. Неважно, что ели. Допустим, вы сидите в ее собачьем шалаше, слева на маленьком бугорке керосиновая лампа, на ящике справа икона.

“Ты трошки посоли, Наташа”. Любила есть картошку с луком — цибулей — и какие-нибудь соленые огурцы. И нескончаемая благодать. Великая причастница особых тайн Божиих. На трапезе стояла евхаристическая благодать Царствия... невозможно передать!

Печать хлебосольных трапез унаследовали многие ее чада. Сходящая из Царствия, неземного происхождения, неотмирского.

Что такое старческая благодать и почему люди стремились к старцам? Тайна старца в том, что на нем слава Божия. Старец — сходящий с неба. Подражать старчеству невозможно: старец либо есть, либо его нет. Он есть печать домостроительствующая и поставляемая свыше по особому промыслительному разумению. Кто приезжал к старцам, окормлялись теплотой их сердец, которая навсегда западала и давала импульс к святости и вере, позднее раскрывавшийся в той особой форме, которую Господь предначертал для каждого.

Многие ученики Евфросиньи были с разными дарованиями: ученые, художники... Последнее время к ней притекало много творческих людей и очень окормлялось от нее. Евфросинья давала им мудрейшие советы, в краткий срок освобождались от ветхих связей и, очищенные, становились на путь духовного затвора, который она познала в совершенстве, путь брани, теплоты...

“Видишь, Иоанн, все наши. Посмотри, сколько наших! Нашего духа”.

Мой духовник говорил: “Она тебе бабушку напоминает... К коленке припадаешь, ручку целуешь, как дитя, растворяешься в ней”. Но это была чисто духовная симпатия, святой трепет. Было приятно находиться вблизи нее, даже запахи ее родные... Мистическое родство.

Вспоминаю годы, когда приезжал к ней в Почаев, мое блаженное духовное детство — точно в раю прожил. Как я любил Почаев! Я видел город ее очами: Евфросиньюшка втеснила мне свое око. Почаев казался одним из замков Царствия небесного, поскольку она была вестницей Царствия. Почаев весь выношен на ее худеньких плечиках и выстрадан, ее молитвами держался, и, как полагается, гнал ее за это.

Жила Евфросиньюшка, как и подобает странникам, только приношениями: не было ни копейки денег, но ей многое передавали. Сильнейшая молитва ее была слышима небом. “Скольких я от рака исцелила, от тяжелейших болезней, туберкулеза”. По следованной псалтыри по несколько десятков раз упоминала каждого, читала псалтырь об усопших, исцеляла на источниках... Люди очень благодарили ее, часто приезжали, отдавали все, что могли.

Никогда не голодала, всегда стол ее полон. Была очень хлебосольной, любила всех угощать, сама боясь съесть лишнюю крошку. Смотрела, когда много блюд, и говорила: “Вот опять мне искушение. Сейчас Богородица накажет”. Ела очень мало. Имела твердое правило: в среду ничего не есть до трех, в пятницу — до пяти. До двенадцати не есть никогда: надо заработать на трапезу. И желательно после восьми вечера не есть.

Любила рассказывать. Ее повествования, всегда нравоучительные и полные чудодейственных событий, были настолько живыми, что слушавшие становились как бы соучастниками ее святой жизни. Столько чудес творилось в ее жизни! Столько раз набрасывались на нее собаки, была на волосок от гибели, столько раз была чудодейственно ограждена, утешена, исцелена...

Евфросинья имела сильный иммунитет против всякой книжной учености и говорила только одно: “Что вы пристаете ко мне с этими книгами? Я как в веру обратилась, читаю только Псалтырь и Евангелие, чтобы грехи вымолить. А ко мне приходят соседи: почитай житие такого-то...”

Ходила в облаке купины. Благодать веяла от каждого шага. Вот спускаемся после купания со Святой горки. Заходит в дом к женщине и говорит: “Катерина, ну-ка ставь картошку, лучшую! Такие гости со мной”. И пока бабулька делает картошку: “Я ее сына исцелила от туберкулеза ног. А ее надо картошку просить, она сама должна была знать”.

Каждый шаг овевался особой теплотой. Вроде бы просто вышел с ней на улицу побеседовать — и точно попадал в рай. По-человечески объяснить невозможно, но чтобы немножко постоять в этом облаке и приобщиться к нему, приезжал за тридевять земель, как бы сами ноги несли тебя невесть откуда. Садился на поезд и, сам не осознавая, что делал, уже оказывался перед ней — после очень длительного путешествия. “Матушка, я вроде бы и ехать-то не хотел, а уже, глядишь, с вами”. “Это я тебя призывала на молитве”.

В последние два года в клетушке стало совсем невозможно жить: восставала хозяйка, и старица переселилась в маленький домик в Кременце. Евфросиньюшка сидела полулежа на жестком диване, творила молитву и принимала посетителей". (Цит. по книге: Архиепископ Иоанн. “Я верю в торжество святого православия”. Статьи, проповеди, письма". М., "Новая Святая Русь", 1996г.)

Православная Церковь Божией Матери Державная. Новая Святая Русь, 1999г. (с 1980 по 1991 гг. — Самиздат, с 1991 по 1993 гг. — Богородичный центр). Священник Илья (Попов).